Четвертая часть романа госпожи Светланы.
Высокие, полуразрушенные стены из светлого зеленоватого камня восставали из пепла прямо между двумя грядами черных скал. Хаззан, некогда построенный драэнеями и служивший в прошлом главным оплотом Сломленных, теперь рассыпался в прах, забытый и обезлюдевший. Друидесса уже была здесь, давным-давно – в этом районе должны находится несколько порталов, служащих для быстрой переправки войск из Черного Храма и обратно. Именно из-за этого Сломленные покинули эти рассыпающиеся руины. Наполненный пеплом и гарью ветер долины Темной Луны разил наповал не хуже меча, но кальдорейка упивалась этим ядовитым воздухом, вдыхала его полной грудью – последнее, что осталось от прошлого, от ослепляющего сумрака бесконечных коридоров и темных залов…
Ордынцы разбрелись по укреплению, ища место для проведения остатка ночи. Феранн искала глазами кого-то – и нашла. Тауренка-друид хлопотала над новообразованным костром, а рядом, прислоненная к камню и накрытая лоскутами кожи, сидела холодная как лед тролльша. Ночная эльфийка присела рядом на пятки и стала всматриваться в лицо гуманоида, а после осторожно коснулась пальцем ее опаленной голубоватой шеи. Вдруг друидесса Звериного Когтя проснулась и удивленно уставилась на потревожившую ее гостью. Кальдорейка виновато опустила глаза.
— Ишну-дал-диб… Я хотела бы извиниться, — тихо сказала она. – Из-за меня Вас убили… если бы я не предложила тогда расправиться с Кармиллой, ничего этого не произошло…
— Что правда, то правда, — прохрипела Зуларана. – Но ты также успела оживить меня – и на том спасибо, так что мы в расчете. Что было, то прошло, а кто старое помянет – тому глаз вон.
— Мои шан’до – наставники, Друиды Птичьего Когтя, — как-то сказали мне: у маленьких существ и проблемы маленькие. И ошибки ничтожны. Что станет, если зверь войдет в чужую нору? Прогонят, и мы не заметим этого. Что стало, когда Саргерас вошел в чужой мир? Война, и кровь залила Азерот. Что станет, если птица в гневе и страхе покинет гнездо свое? Хищник съест птенцов ее и насытится, и заплачет птица. Что стало, когда Ценариус в ярости оставил пост свой и волной живой понесся на демонов? Погиб отец его Малорн, и сам сын Элун едва не умер, и Калимдор утоп в крови и слезах. Что станет, если рыбка серебристая в страхе шарахнется от руки ловца? Вся стайка уплывет и скроется в зарослях густой травы. Что стало, когда полководец в ужасе бежит из поля боя? Обуяет черный страх воинов его – и земля насытится телами мертвых и оросится слезами. Вчера я была для вас большой – и моя ошибка была большой. Я не справилась… — по-кошачьи опустила голову Феранн.
— Ошибка только тогда ошибка, когда имеет последствия, — протянула жизнерадостная тролльша. – А на этот раз все обошлось. Выше нос, Зул-Феранн – Элун любит тебя.
— Обычно я следую наказам Богини – ведь если существо живет в подлунном мире, оно нужно ему. Из-за этого я даже со своими шан’до ссорилась: иногда будущим друидам дают задания убить, например, сильно разросшееся дерево, которое мешает расти другим растениям. Я всегда восставала против – говорила, что природа знает лучше, кому сколько жить и когда умереть, и, что, когда придет время, Элун сама заберет его душу. Но иногда… иногда злоба вырывается из меня помимо воли, и тогда мне становится все равно – нужна только кровь на серповидных когтях, на кинжальных клыках, нужна только боль, нужна только смерть… Я много раз попадала в неприятности из-за неспособности владеть собой, из-за этой искаженной агрессивности…
— Феранн, — позвал женский голос из-за спины. Кальдорейка испуганно обернулась – она не услышала шагов. Среди всего рейда было только два священника, и только одна темная жрица. И сейчас она слышала все. – Феранн, у нас недобор с лекарями. Не могла бы ты помочь им?
— Конечно, — испуганно заверила друидесса, и, неловко поклонившись собеседнице, бросила на прощание. – Анде’торас-есил, сестра Звериного Когтя.
Кель’дорейка, будучи уже в своем нормальном обличьи, потащила новоявленную целительницу к своему собрату – Феранн мгновенно узнала его: Рыцарь Смерти, атаковавший орайдера первым. Только теперь, в блеклом свете единственной луны Запределья, она смогла как следует рассмотреть пострадавшего. Кель‘дорей, пошедший по стопам Артеса, был невероятно бледен, кожа его была с каким-то чуть сероватым, могильным оттенком. Длинные, до лопаток, волосы его, в отличие от других представителей своей расы, были черны как осенний лед, и с таким же зеленовато-голубым оттенком, глаза сияли живым, зловещим светом – девушка не могла сдержать дрожь, когда его холодный, суровый и пронизывающий, как нордскольский ветер, взгляд устремлялся в ее испуганное лицо. Кель’дорей был закован в тяжелые, прочные, но изящные латы, отороченные мехом, а на спине его развевалась темная с пыльным оттенком и изодранными полами мантия. У налокотников в виде плоских черепов сияли глазницы, а на тяжелых наплечниках – отверстия над лопатками светились таким же холодным голубым светом. Но самым зловещим в его облике был меч – клинок, растрескавшийся на острие, горел холодным пламенем рун, навершие было сделано в форме чьей-то головы с сияющими глазницами, и вообще, оружие до дрожи в коленках напоминало Фростморн – однако это была все-таки не Ледяная Скорбь.
Девушка, пытаясь справится с обуявшим ее страхом, присела на пятки и заставила себя посмотреть кель’дорею в глаза – холодные и мрачные.
— Что случилось? – спросила она дрожащим голосом.
Рыцарь Смерти угрюмо убрал волосы с шеи, обнажая здоровенную рану над позвоночником. Новоявленная целительница чуть не лишилась чувств от такого зрелища, но успела взять себя в руки.
— Задел-таки, гад, — зло сплюнул на землю пациент. – Орайдер чуть было не вогнал мне меч между позвонками. Ударил под колено лапой, свалил меня – я и подумать не мог, что он использует такой простой прием!
— Я примерно понимаю, — попыталась справиться с собой ночная эльфийка, убирая угольно-черные с зеленоватым отливом волосы с шеи эльфа крови. – Однажды я сдавала экзамен у Друида Птичьего Когтя, он показал мне бумажку и сказал: из животных, которые есть в списке, выбери тех, у кого есть миксоцель. Я ответила: сколопендра, термобия и наездник Рисса. Тогда шан’до спросил меня, как называется основная надземная часть дерева. Я настолько растерялась от простоты этого вопроса, что не ответила. Оказалось, – ствол… Шан’до долго смеялся.
По изгибу длинных голубовато-вороных бровей можно было сказать, что кель’дорей про себя радуется, что Элун не отправила его в друиды. Кальдорейка виновато опустила голову и принялась, наконец, за рану.
— Могу я узнать Ваше имя? – в перерыве между заклинаниями спросила друидесса, решив, что это незнание порождает тот слепой ужас, что разрастается сейчас в ее сердце.
Кель’дорей сурово посмотрел на нее – и девушка поняла, что ошибалась. Едва ей стоило увидеть эти сияющие ледяные глаза, так похожие на чужие, как ее пронзал холод, и хотелось бросить все, и бежать, бежать на край света, только бы спрятаться от этого могильного блеска… Но она больше не могла быть слабой – теперь она одна, и только сама может защитить себя от черного льда, в который вмерзли оба мира – мертвый и умирающий…
— Мое имя – Эapoл. Правда, с легкой руки син’дорай, — странно, но Рыцарь Смерти не произнес «братьев-синдореев», а выговорил это слово, пародируя таласский, — меня теперь называют не иначе как Черный Кречет.
— Кречет – красивый и храбрый хищник, — склонила голову девушка.
Кель’дорей встряхнул головой, точно попытался прогнать неприятную мысль, упорно засевшую в голове.
— Мне без разницы. Я не люблю птиц. Во всяком случае, живых.
Кальдорейка напряженно сглотнула.
— Меня зовут Феранн. А словам, которыми меня называют мои собратья, лучше не звучать в этих стенах.
Ордынец не ответил. Если друидесса была той, кто отчаянно тосковал по ушедшим дням, то Эарол производил впечатление кель’дорея, который однажды порвал со своим прошлым – раз и навсегда.
Тихий шепот поплыл под разрушенными стенами Хаззана, сделанными из светлого зеленоватого камня. Озябшие пальцы кальдорейки под Перчатками серебряного убийцы теплели, когда с них срывались волны целительного света, когда зарубцовывались чужие раны. Повреждение оказалось серьезным, и Феранн потратила на него много сил и времени. С каждым произнесенным заклинанием она чувствовала, как обмякает тело раненого, заваливаясь на стоящую за спиной стену, и задним числом испугалась, те ли чары она наводит? Однако, прислушавшись, поняла, что измотанный Рыцарь Смерти просто уснул.
— Ну ты профи! – захихикала рейд-лидерша, подошедшая проверить, все ли у кальдорейки в порядке. – Я понимаю, что лечение – не твой профиль, но, исцеляя, усыпить Черного Кречета – в этом ты превзошла всех дубов ходячих!
— Я не нарочно! — виновато покраснела друидесса. – Это был побочный эффект… Он устал очень, и Лунная Мать забрала его в Изумрудную Мечту.
— То есть… какую Изумрудную… — непонимающе нахмурилась темная жрица. – А-а! То есть ты веришь в этот слух, что Элун и Исира – это одно и то же существо с большим обилием сострадания к младшим расам?
Кальдорейка смутилась.
— Да… Наверное, мне просто хочется верить, что Богиня всегда рядом и наблюдает за нами, а не что она просто какой-то бестелесный дух, находящийся неведомо где. Подумай сама: как призрак мог сойтись с Малорном и родить вполне-таки телесного Ценариуса? Нет, я думаю, что Элун родилась Исирой Мечтательницей, когда Титаны устроили гонения на Древних Богов, чтобы избежать смерти. А Титаны не знали об этом и сделали ее одной из Аспектов… У Элун много лиц – и Лунная Мать, и Ночная Воительница, так почему же она, богиня, не может родиться еще и в обличье Леди Снов?
— О, Элун, Титаны, Свет или еще кто-нибудь, кто слышит меня, когда-нибудь ты сведешь меня с ума, — закатила глаза синдорейка. – Хочешь мой совет? Не парься о всякой фигне, тем более о вещах, которые не можешь изменить – жить легче станет. А теперь, наверное, пойдем в мою палатку, а то я и здесь слышу, как стучат твои зубы. Мне надо с тобой поговорить.
— Подожди минутку, — попросила лазурнокожая эльфийка и быстро стала собирать веточки для костра – потому что Эарол, кажется, и не собирался разводить огонь.
Кель’дорейка тяжело вздохнула, но рассудив, что Феранн вряд ли откажется от этой затеи, стала помогать. Только когда пламя вовсю разгорелось, друидесса согласилась идти вслед за рейд-лидершей.
— Кстати, хотела спросить: эта твоя фраза… блин, как ее… «Шан’Элун», во! Ты кричала это, когда собиралась расправиться с Кармиллой. Что, вернее, кто такая Элун, мне понятно, а вот что означает «шан»?
Феранн подняла голову и выпятила вперед грудь.
— «Шан» на дарнасском – это выражение глубочайшего уважения: «шан’до» — «досточтимый наставник» вроде Авианы у Друидов Птичьего Когтя; «теро’шан» — «уважаемый ученик», как Мальфурион для Ценариуса. Этим словом не разбрасываются, как плевелами, оно сродни слову «великий» на всеобщем.
— Подожди-подожди… «Шан’Элун» – это вроде как… фанатическое «Элун велика», что ли?
— Да, — вдохновенно пропела кальдорейка. – Элун велика, справедлива и бесстрастна, Она воплощение любви к детям Своим, Она великолепна, всемогуща и милосердна…
— Да хватит уже! – рассердилась кель’дорейка.
Феранн смутилась.
— Прости, иногда меня заносит… А сама ты что об этом думаешь? Во что ты веришь, кроме того, что видишь?
— Я верю, девочка, — ответила эльфийка крови, — что тебе давно прописан курс промывания мозгов. Прости, Феранн, но это так.
Кальдорейка напряженно замолчала и посмотрела на синдорейку исподлобья. Темной жрице вдруг пришла в голову интересная мысль – в этот момент друидесса стала невероятно походить на маленького волчонка, которого вытащили из норы и посадили в клетку – тот же упрямый и злой взгляд, тот же оскаленный изгиб губ, те же угрожающие морщинки на переносице… Сомнений не было – чего бы ни касался разговор, но девушка будет отстаивать свое мнение до конца. Потому что это ЕЕ мнение.
Где-то над разрушенной крепостью Хаззан, среди желтоватого света и тепла ордынских костров поплыла череда быстрых квадратов, сотворенных ловкими пальцами, пережимающими железные струны потрепанной гитары. Весь рейд – кроме, понятно, Черного Кречета, – собрался вокруг одного-единственного воина-андеда с короткими белыми волосами «под горшок» и светящиеся алым светом глазами, чьи длинные заостренные уши сразу выдавали в нем бывшего кель’дорея. Его кривой, как у орайдера, меч покоился на земле, а кремниево-черные руки сжимали тонкий гриф – а после другие, живые струны исторгли мелодичные слова…
«У меня есть нож, есть арбалет –
они служат мне уже тысячу лет.
У меня есть лес – и это мой дом,
всю жизнь обитаю я в нем…»
Феранн застыла, вслушиваясь. Какая-то неведомая сила потянула ее к живым, разумным существам, какая-то странная тоска… Почему-то друидессе захотелось вдруг стать невидимой, подкрасться кошкой к этой веселой и шумной толпе, лечь у костра и слушать, слушать…
«…Над кронами леса плывут облака-а…
Если стреляю – то наверняка-а…»
Девушка забыла все – даже свой план. Она, утратив способность рассуждать, просто медленно, осторожно пошла туда, откуда доносилась эта песня, странная, но… родная, на цыпочках подкралась к ордынцам и растворилась в толпе.
«…Моих прошлых лет порвана нить –
я по-новому научился жить.
Человек исчез – его больше нет,
а из тела его демон вышел на свет…»
А после, как и там, в «Золотом Леопарде», воздух оказался разорван хором мощных ордынских голосов, которые, казалось, чувствовали все, что вырывалось из их широких грудей:
«…Вечная мука – вечная скука!
Нынче все духи – от феи до беса –
меня называют Хозяином Леса.
Мне преданно служат лохматые твари,
со временем все уважать меня стали!»
Феранн слушала, пытаясь запомнить текст – но это более-менее удалось только с припевом, и, когда мощный ордынский хор подхватывал спокойную мелодию, дико встряхивая «хаерами», кальдорейка тихо шептала незнакомый текст, плавно покачиваясь в такт музыке.
Последние воющие аккорды улетели птицами с тонких железных насестов, и музыкант, изящно поцеловав гитару, выпрямился. Слушатели возбужденно заулюлюкали и застучали железом, но после чуть успокоились. Над самым большим и оживленным костром Хаззана зазвучали смех, плеск наливаемой в походную посуду воды и живой гомон. Феранн, втайне любуясь их ненапряженной обстановкой, уже собралась тихо, как пришла, отступать, но тут смех удачной шутки и треск пожираемого пламенем дерева заглушил голос звезды сегодняшней ночи:
— Как вы и сами хорошо знаете, мы сегодня собрались здесь не случайно – мы здесь благодаря очаровательной и очень необычной девушке, которая сейчас скромно стоит за нашими спинами! Присоединяйся к нам, путница, не стесняйся! – андед приветственно улыбнулся лазурнокожей эльфийке и указал на место у костра слева от себя. – Хин-Зул, подвинься – дай даме присесть!
Ночная эльфийка застыла точно громом пораженная. Ей не хотелась идти к огромной толпе ордынцев вот так открыто – кальдорейка все еще откровенно боялась их, не смотря ни на что. Однако, что и говорить – Феранн слишком привыкла, что всякая просьба на самом деле есть приказ. А приказы нужно выполнять – любой ценой. Дрожа от прикрытой кожаным капюшоном беловолосой макушки до подошв Ботфортов-ледоступов, она проскользнула в живое кольцо и покорно присела на пятки там, где было указано. Поначалу смотря куда-то вдаль, на обсидиановый песок, она, в конце концов, заставила себя скользнуть неверным светом золотых миндалевидных глаз по окружавшей ее бойко гомонящей толпе. И, – о, Элун, – сколько же их тут! Кальдорейка попыталась сосчитать: десять гоблинов, низеньких, но жутко проворных; два таурена, добродушно развалившихся на теплом песке; два тролля улыбались, задумчивым взглядом окидывая присутствующих; два буйных орка, два бесстрастных андеда… и, к вящему неудовольствию друидессы – четыре кель’дорея, время от времени окидывающие ее испытывающим взглядом.
— Простите, что вмешиваюсь, но не могли бы Вы разговаривать чуть потише? – тихо шепнула кальдорейка музыканту. – Там Эарол спит, не надо его тревожить…
— Это Черный Кречет, что ли? – поднял брови собеседник. – Он не спит, он просто притворяется. Черный Кречет вообще не спит.
— Он не любит, когда его называют Черным Кречетом, — тихо шепнула себе лазурнокожая эльфийка, но андед уже не слышал.
— Ребята, давайте реально чуть потише! Airrage, конечно, классная девчонка, но сегодня у нее случился приступ старческого пердежа – и, чтоб не цеплялась, давайте не будем ее злить. А в качестве своеобразной компенсации посвятим остаток ночи прошибающим слезы и раздирающим души песням!
Возражений не последовало, и, пока ордынцы переговаривались, воин-андед вдруг наклонился к лицу друидессы низко-низко и тихо сказал:
— Ночные эльфы ведь великие поэты и мастера искусств, верно? Если ты знаешь какую-нибудь красивую лесную песню, разряди обстановку, я тебе подыграю…
Феранн застыла, закутавшись в Стремительность Верисы, а после, когда все-таки сумела справиться с охватившей ее дрожью и мурашками, бегущими по спине, осторожно выдавила:
— Ну, я помню одну старинную эльфийскую песню – ее мне постоянно пела моя… одна из Стражей. Только там нет гитары, там играют на д’ора… на скрипке, то есть…
— Не проблема! Эй, Салинар, у тебя твоя пищалка с собой? Вот и отлично! Сможешь сыграть нам… а как песня-то называется?
Из толпы выбрался не кто иной, как кель’дорей – у кальдорейки сердце ухнуло куда-то вниз. Однако она сказала – изящное эльфийское слово, которого никто не понял. Эльф крови в красивой кольчуге сурово нахмурился:
— Вряд ли хорошо получится – я это уже лет десять не играл…
— Попробуй, друг, — подмигнул ему андед-гитарист.
— Ну, ладно, — пожал плечами синдорей и достал из сумки музыкальный инструмент.
Его д’ора оказалась в гораздо лучшем состоянии, чем лежащая у огня облупившаяся гитара – скрипка оказалась покрыта блестящим черным лаком, тонкая двойная линия, обрамляющая корпус, сияла белизной, а головка инструмента была вырезана в форме ястребиной головы.
Тихие серебряные струны вступили, вырисовывая тягучую грустную мелодию… казалось, она исходит прямо из охваченной безнадежностью души, как будто тень темного прошлого подкрадывалась к спящему… Шаг… еще шаг – скрипка показала это, и друидесса медленно встала, сложив руки вместе, словно ей было смертельно холодно…
Темная жрица стояла далеко, когда тихий голос пронзил тишину. Синдорейка вздрогнула – Феранн пела на эльфийском, но не на дарнасском, а на том странном древнем наречии, что объединял когда-то Высокородных и нынешних кальдореев, на котором говорили и Ажара, и Дат’Ремар Санстрайдер, и Тиранда Виспервинд… И поэтому всякий эльф – и ночной, и крови – слышали и понимали его одинаково, не в состоянии перевести все, но в целом понимая смысл.
«Твои глаза видят лишь то, что хотят видеть,
как может жизнь быть такой, как ты хочешь?
ты замерз,
когда твое сердце закрыто…»
Лазурнокожая эльфийка все больше растворялась в музыке, и что-то звало ее сквозь ветер – такое родное и знакомое… Для каждого эта песня значит что-то свое – а для Феранн эта была самая особенная, самая родная из всех песен, что теплятся еще в черном льду двух миров… Эту песню пела когда-то ее мама – для своей дочери и для ее папы, а после она звучала за высокими стенами, обрамленными острыми шпилями, текла в бесконечных каменных коридорах, шелковых и бархатных комнатах, прячущихся от угольных скал…
«…Ты так поглощен тем, что ты имеешь,
ты тратишь время на ненависть и сожаления…
Ты сломлен,
когда твое сердце закрыто»…
С каждым словом девушка все больше раскрывалась, все больше отрывалась от реальности, смотря куда-то вдаль, сквозь стены Хаззана, на черные горы, на зеленые реки, на руку Гул’Дана, глядя в ушедшее прошлое, которое уже не вернуть…
«…М-м-м, м-м-м, если бы я смогла растопить твое сердце…
М-м-м, м-м-м, мы были бы неразлучны.
М-м-м, м-м-м, доверься мне…
М-м-м, м-м-м, все в твоих руках…»
Откуда, откуда появились эти огромные разноцветные листья, этот лунный мотылек, порхающий в лазурных пальцах? Из Доспехов изменчивых теней, из Наплечных пластин триумфа Мальфуриона, из Наручей быстрой смерти? Но теперь это было уже не важно – важен только голос, только мягкое пение скрипки, только два огромных красных веера, расписанных золотыми павлинами… Троица разбойников залюбовалась, когда разящая вернее кинжалов ткань взмыла в воздух, и, описав сложный пируэт, легко приземлилась в занятую другим веером руку, образовав фигуру бабочки. И пусть вся грязь мира прольется на ее голову, но след ее останется, потому что осталось лишь задуматься, чем же торговала в расколотом мире эльфийка с печальным золотом очей: душой, иль честью, иль искусством?
«…Если бы я смогла растопить твое сердце…»
Вибрируя, сжимали вороное горло д’ора тонкие светлые пальцы кель’дорея, и скрипка, проронив последнюю слезу, мертвенно затихла. Затихли вдруг эльфийские слова, но Феранн Ашенлиф осталась стоять, точно призрак крепости Хаззан, с напутственно протянутой к зрителям рукой. Эльф крови отнял инструмент от подбородка и потер затекшее плечо.
Кто-то схватил запястье друидессы, точно клещами, и потянул к себе. Девушка вздрогнула и открыла миндалевидные глаза – но это оказалась только жрица, лишь темная жрица… Кальдорейка не помнила, как ее выволокли из живого ордынского кольца, как утащили в тень. Сердце все еще бешено колотилось, руки, сжимавшие кроваво-алые веера, дрожали, а с белоснежных ресниц капали на иссохшую черную землю невидимые слезы…
Подойдя к палатке предводительницы, произошло то, чего никто не ожидал: лазурнокожая эльфийка вдруг бухнулась на пятки, и, к остолбенению Airrage, обняла синдорейку за ноги, рыдая.
— Спасибо, шан’кель’дорей… Спасибо тебе, я думала, что сердце мое разорвется от страха в гнезде фениксов…
— Надо было сказать «нет», — тихо посоветовала рейд-лидерша, пытаясь высвободиться из ее кошачьей хватки. – Хотя, вряд ли ты способна на такую грубость… Феранн, лучше иди, выспись – ты бледна как полотно.
— Нет, — вытирая слезы, всхлипнула эльфийка. – Я вспомнила, все вспомнила… Предать теперь все забвению, уснув – это было бы предательством… Прости меня, — друидесса медленно, оглушенно встала, собирая рукой рассыпавшиеся волосы. – Знаешь, я вообще лояльна ко всем живым существам, даже к нагам, и к ордынцам тоже… Но я до боли в груди боюсь кель’дореев: слишком свежи еще мои раны, слишком мало времени прошло…
— И меня ты тоже боишься? – подняла брови Высокородная.
Феранн сглотнула.
— Где-то там, внутри – да… Прости меня, но можешь напомнить, как твое имя? У меня ужасная память на такие вещи…
Странно, но темная жрица даже почти не смутилась.
— Air-rage, — сказала она медленно и отчетливо. – Это означает «Ярость воздуха», Феранн. А моя фамилия, если тебе интересно, – Афтемун, сложение «афтенун» — «полдень» и «мун» — «луна».
— Airrage, — тихо повторила кальдорейка – но уже после того, как из легких вырвался последний отзвук имени рейд-лидерши, губы ночной эльфийки продолжали безмолвно двигаться. Синдорейка могла поклясться, что друидесса беззвучно шепнула: «Штормрэйдж». – Могу я называть тебя просто Рэйдж?
Темной жрице не особенно понравилась эта мысль, но она тут же поняла, что это ее шанс. Ее единственный шанс узнать всю правду – от той, кто видела своими глазами пустынные чертоги Черного Храма. Или не видела?
— Конечно, Феранн… Конечно, — заверила кальдорейку эльфийка крови. – Но позволь мне спросить… Скажу откровенно, когда я увидела тебя в первый раз – ты предстала перед Кровавым Знаменем холодным и расчетливым политиком, из мести отправившейся в опасный поход. Но с каждым часом я убеждаюсь, что этот образ настолько далек от истины, насколько только это возможно. Нет, ты не агент Альянса – но с каждым доводом все мои объяснения становятся все расплывчатее… Я больше не могу понять, как оказалась связана твоя судьба с Акамой… и я хочу знать это. Феранн, расскажи мне… расскажи мне все с самого начала: хочешь – с детства, хочешь – откуда хочешь, но расскажи мне все. Пожалуйста.
Кальдорейка медленно опустила глаза. Airrage показалось, что сейчас она просто уйдет, что станет невидимой… Но она заговорила, заговорила, заканчивая каждое слово металлическим дрожанием – да и говорила ли она об этом вообще кому-нибудь?
— Сто десять лет назад в кальдорейском аран… то есть городе Кел-Терил, что в Раннезимье, в семье Стража и простого рыбака, носящего фамилию Ашенлиф, что значит «Ясеневый Лист», родилась девочка. Ее назвали «Феранн» — от древнеэльфийского «ферал» — «сила зверя». Тебя удивляет, Рэйдж, что я так немолода? Но кальдореи живут вечно – и взрослеют медленно: чуть больше, чем за шесть лет мы взрослеем только на год. Сто десять лет – для нас это всего лишь людское «восемнадцать»… Ночные эльфы очень редко заводят семью, — даже жениться у нас не принято, только выбрать спутника на всю жизнь, — поэтому неудивительно, что я была единственным ребенком чуть ли не на весь город. Все леса были моими, и снег… во всем Калимдоре только в Раннезимье зимой выпадает снег. И я безумно любила все, что меня окружало, и днями убегала в густой темный лес. Скажи, Рэйдж, ты помнишь что-нибудь из своего детства?
Кель’дорейка улыбнулась – хитро, но чуть виновато.
— Ха, я была пацанкой! Прибегала домой с фингалами и разодранными коленями, но зато довольная-я! И мечтала стать колдуньей, — Феранн укоризненно посмотрела на рейд-лидершу. – Меня долго отговаривали – дескать, сойдешь с ума, твоя душа будет проклята, бла-бла-бла… Меня здорово напугали – и я стала темной жрицей. Пожалуй, темный жрец – это тот же колдун без демонических наклонностей, и я вообще-то не жалею о своем решении. Но тогда это был нонсенс – Airrage, наша каратистка Airrage стала жрицей! Нет, ты послушай! – захохотала вдруг эльфийка крови, схватив собеседницу за Пояс безжалостного убийцы. – Когда мне было десять, бежала я как-то с кладбища в Мунглейд, и тут – на тебе! – выруливает из-за деревьев банда троллей. Ну, думаю, все. Доигралась. Последняя игровая жизнь. Конец… И тут мне отвечает внутренний голос: «Не дрейфь! У тебя же есть меч! Видишь, впереди всех идет такой важный? Это их главный! А ну-ка со всей дури врежь ему по башке!» Я, недолго думая, с размаху бью тролля по голове. Главный падает с раскроенным черепом. И, понимаешь, где-то внутри проносится сла-абенькая мыслишка: «Ну вот. Теперь тебе точно конец»… Если бы тогда на мои дикие вопли не прибежал отряд Егерей, я бы сейчас здесь с тобой не разговаривала, — рейд-лидерша безумно захохотала, запрокинув голову. Феранн улыбалась, и в глазах ее плясали добрые веселые огоньки.
– Ну, да ладно. А какой была ты, Феранн?
— Тихой, наверное… Я всегда мечтала стать друидом, потому что считаю их полезнее жриц – но у кальдореев тропа природы для женщин всегда была закрыта… и это жутко бесило. Но это не мешало мне бегать по лесам с дриадами, таскать домой маленьких лесных котят – я всегда до потери пульса любила котят, и облазить все Раннезимье – однажды даже гнездо зеленой драконихи и дракончиками нашла, и потом постоянно приходила туда. Зеленые драконы – мудрые существа, не зря они потомки Исиры Мечтательницы, и с одним дракончиком я очень даже дружила. А смешные случаи… Кроме того, что однажды городские ребята сделали из снега статую Архимонда, потом юная жрица оживила ее(!), и мы все вместе «одержали победу над злом», получив в результате от сестринской общины Элун, больше ничего и не было…
Друидесса мгновенно помрачнела, точно Белая Леди скрыла свой лик за тучами.
Опустив на плечи кожаный капюшон – Наголовник триумфа Мальфуриона, кальдорейка обнажила свои длинные, до бедер, прямые волосы, белоснежные, точно впитавшие в себя весь холод Раннезимья.
— Кальдореи во многом свободны в своем выборе – но мне не повезло. Не я решала, кем мне стать – просто как-то получилось… Однажды странные вести пришли в Кел-Терил: Пылающий Легион вернулся в Азерот. Это шел шестьсот семнадцатый год, и мне было почти девяносто восемь лет – шестнадцать по-людски. Я, как всегда, убежала в лес, и, просидев несколько дней в драконьем гнезде, пришла в аран… в смысле, город. Но Кел-Терил оказался проклят – земля там покрылась черными трещинами, и деревья горели, и от дыма нечем было дышать – и я, объятая ужасом, понеслась домой. Но дома больше не было – и только призраки моих родителей – баньши, встретили меня. Но они уже больше ничего не знали, ничего не помнили – они стали всего лишь марионетками в руках демонов… И вот, спасаясь от их жажды убийства, спасаясь от демонов и от Плети, я спряталась в единственном безопасном месте – забилась в Лесную обитель, где проводили время в Изумрудной Мечте Друиды Птичьего Когтя.
Сколько я там пробыла – я не знаю, но однажды пораженный демонической порчей Кел-Терил оказался разрушен – Мальфурион Штормрэйдж и Тиранда Виспервинд предали всех обитающих там огню и мечу, а затем архидруид пробудил Друидов Птичьего Когтя от Изумрудной Мечты. Они проснулись – и нашли меня, забившуюся в угол, и забрали с собой. Многие кальдореи погибли во время Третьей Войны, и, когда была отменена традиция о том, что друидами могут становиться только мужчины, я пошла учиться к спасшим меня Друидам Птичьего Когтя. Я училась хорошо – и всего через год меня, как и остальных зеленых недодруидов, отправили в новообразованную Азшару помогать Бдящим.
Майев Шедоусонг – тюремщица лорда Иллидана Штормрэйджа, пытавшаяся вернуть последнего в клетку… это было мое первое боевое задание. Конечно, в гробницу Саргераса меня не взяли – но каким-то неведомым образом я выжила. Прошла Азшару, Лордерон, и вместе с отрядом Майев очутилась в Запределье. Вот там и изменилась круто моя жизнь… слишком круто.
На полуострове Адского Пламени нам удалось загнать лорда Иллидана в тупик. Он остался один с небольшим отрядом, большая часть наг ушла за кель’дореями – Майев узнала об этом и воспользовалась случаем. Беглец оказался окружен, стражники его перебиты, и, как говорила Майев: «Засажу его за решетку – пусть сидит, пока не зачахнет. Нет! Будет сидеть, пока тюрьма не сгниет. А потом я его пересажу в другую тюрьму, пусть другая гниет…». Мы уже собрались праздновать победу, да и я была рада – уж слишком хотелось домой, в Раннезимье, хоть я и понимала, что Кел-Терила больше нет. Но после… к полудемону пришло подкрепление – наги леди Важж и Мстители Каэль’таса Санстрайдера постоянно пытались захватить попавшего в беду предводителя – и им это удалось. А после…
Майев Шедоусонг решилась на отчаянный шаг. Всю свою армию она отправила вдогонку за бывшими кальдореями с одной-единственной целью – любой ценой вернуть Штормрэйджа. Это была верная гибель – у нас закончилась вода за четверо суток до этого дня, и, к тому же, мы были сильно измотаны долгим походом. Но Майев это не остановило – и, когда мы выступили, оказалось, что лорд Иллидан уже свободен, и, что хуже – жаждет мести. Мы не были готовы к контратаке, иллидари пронеслись по ущелью как ураган, Майев сбежала с четырьмя дриадами, а остальные… они были готовы умереть, чтобы дать тюремщице время – и они падали, сраженные ледяными стрелами, разорванные кель’дорейскими ястребами, сожженные пламенем феникса и побежденные боевыми клинками Аззинота… Армия таяла на глазах, но я, сражавшаяся в задних рядах, пока еще жила – и, когда от могучих Бдящих осталось менее десяти воительниц и заклинателей, я обезумела от страха – и невидимой кошкой пустилась бежать прочь. Один из охотников заметил меня и поразил плечо стрелой, вернув в истинный облик. Иллидари больше не сражались – они развлекались, добивая последних выживших.
Каэль’тас, опьяненный победой, стал вытягивать из меня ману, не давая превратиться в саблезубого гепарда. Какой-то всадник верхом на ястребе натравил птицу на меня, и, пока я отбивалась… подоспел лорд Иллидан. Я оказалась последней выжившей из отряда Майев Шедоусонг – и он, шутя, напал на меня. Я попыталась защититься – но что я, только что закончившая обучение друидесса, могла ему противопоставить? Он даже ничего не делал, только совершил ложный выпад – но я купилась на него, и, взмахнув посохом, открыла себя. Он играючи отклонил мою неловкую атаку и схватил меня рукой за горло – я упала на колени, и где-то глубоко в мозгу промелькнула мысль: «Это конец»… А дальше – свет померк, и только густая тьма поглотила меня…
Феранн запнулась. Она больше не смотрела куда-то вдаль, вспоминая, но закрыла глаза ладонями и шумно вдохнула. Airrage поняла – это воспоминание очень тяжело для кальдорейки. В какой-то момент темная жрица даже подумала, что лазурнокожая эльфийка сейчас замолчит – но она, сглотнув, срывающимся голосом продолжила рассказ.
— Но лорд Иллидан не убил меня – и тем же вечером я очнулась. В его палатке. На его кровати. На моем горле появился зачарованный кель’дореями ошейник из изумрудного шелка, подавляющий все мои магические способности. Лорд Иллидан ходил вокруг кровати и пил вино из кубка – а после дал пить мне, но, хоть меня и мучила жажда, я ненавидела этот пьяный вкус… Утратившая способность мыслить от ужаса, я умоляла полудемона отпустить меня, не убивать меня, но что значит для Штормрэйджа слезы какой-то малолетней девчонки? И слуга Кил’джейдена Обманщика сказал мне: «А что я получу взамен, юная друидесса?» Сердце мое пропустило удар, и я осипшим от страха голосом призналась, что у меня ничего нет.
Но лорд Иллидан только рассмеялся, ответив, что служительница природы должна знать, что ему может отплатить любая женщина. И тем более девушка. И, прежде чем я успела хоть вскрикнуть, он одной когтистой рукой сжал мои запястья, а другой, толкнув на кровать, забрался под одежду. Я попыталась закричать – но обе его руки уже были заняты, и тогда лорд Иллидан на целую вечность закрыл мне рот своими губами. Он невыносимо пах пеплом и гарью, и дорогим вином – и по моим щекам потекли горячие слезы, я сумела вырваться и чуть оцарапала пленителю лицо. Ему это не понравилось – лорду Иллидану это совсем не понравилось, и он притянул к себе посох – мой посох – и, придавив меня к шелковой постели, направил оружие мне в лицо.
«Бедная, наивная девчонка… — говорил он. – Тебе не сбежать отсюда, и в любой момент я могу придушить тебя, как котенка. Выбирай, девочка, чего ты больше боишься лишиться – жизни… или кое-чего другого?»
Феранн отвела взгляд куда-то в сторону – у нее больше не было сил смотреть кель’дорейке не только в глаза, но и вообще на ее фигуру. Голос ее клокотал, и сквозь всхлипы из дрожащего горла вырвалось:
— Скажи мне, Рэйдж, что бы ты сделала, если бы перед тобой поставили такой выбор?! А я… я была слишком молода, слишком глупа, слишком испугана… и слишком хотела жить. Скажи, Рэйдж, скажи мне, глядя в глаза – достойна ли я быть осужденной за то, что всего лишь хотела жить?!
Я в онемении застыла, не в силах сдерживать слезы. Я просто замерла – скорее от страха, чем покорившись судьбе, но лорду Иллидану это было только на руку – проведя десять тысяч лет в темнице, он был слишком голоден, чтобы обращать внимания на мелочи…
Эта ночь была бесконечно долгой и позорной, и, когда она, наконец, закончилась, я действительно пожалела, что не ударила его в самом начале, что не окончила свою жизнь сразу – потому что, в конце концов, мое горло оказалось зажато между холодным шелком и холодной сталью. Но теперь мне уже было все равно, я даже уже не плакала – потому что я осталась всего лишь сгоревшей и потухшей дочерью звезд… И – во второй раз за сутки я получила жизнь, жизнь, которая больше не была мне нужна… Лорд Иллидан вновь напоил меня вином, а после отправил спать. Рядом с собой…
Продолжение следует…
Комментарии закрыты.